Боевая служба в Средиземном море для советского флота в годы «холодной войны» была одновременно привлекательной и чрезвычайно нудной. Корабль первого или второго ранга уходил в море минимум на шесть месяцев. Так вот привлекательным был только первый месяц. Жизнь морякам казалась яркой и стремительной.

Корабль проносился вдоль живописных берегов Босфора и Дарданелл, а затем выходил в точку несения боевого дозора. По пути следования его облетывали американские палубные штурмовики. Наши ракетчики брали их на сопровождение и делали электронные пуски, На том дело и заканчивалось. Ракеты оставались на направляющих. Потому, как война, все-таки, была – «холодная».

Хотя огоньку в тлеющий костер и та, и другая стороны периодически подбрасывали. Америкосы, например, проводили со своих палубных «Корсаров» фактические бомбометания по кильватерному следу наших кораблей. Но это делалось, как бы между прочим, а посему особого внимания бомбежке никто не предавал – ни мы, ни супротивники. Ну, есть у людей бомбы, вот они их и мечут…

Потом корабль прибывал в точку стоянки, где на ярко-синих волнах колыхалась ржавая якорная бочка с грозной надписью «Собственность СССР», заводил на нее носовые концы, бросал якорь, и экипаж впадал в томную спячку на пять оставшихся месяцев.

Один или два раза за шесть месяцев на долю экипажа выпадало настоящее боевое задание, и тогда корабль стремительно выходил из комы, вырывался из оцепенения, как медведь из берлоги, и мчался в заданный квадрат, на ходу разминая затекшие мышцы. Матросы, мичманы и офицеры – нервы и кровь корабля – бешено пульсировали в его артериях-коридорах и на боевых постах. Их атака всякий раз была мгновенной и неотразимой. Сопротивляться этой лихой и неукротимой силе было бесполезно.

Сделав свое грозное дело, корабль снова возвращался к любимой бочке и экипаж мирно засыпал. И главная задача всех командиров и начальников заключалась в том, чтобы постоянно тормошить моряка, не давать ему окончательно расслабиться от временного вынужденного безделья.

В армии в таких случаях поступают предельно просто. Все вместе роют большую канаву, именуемую траншеей. Потом опять все вместе ее засыпают. Затем снова роют, и так до бесконечности. Прием многократно апробирован и сомнению не подлежит.

На флоте сложнее. Канаву рыть нет никакой возможности. Правда, один бравый боцман хотел в этой ситуации предложить не менее хитроумный прием. Перекачивать морскую воду ручными помпами из-за одного борта, за другой. Под это новшество он пытался подвести даже научную базу. Такой прием, говорил мичман, используют культуристы. Он называется преодоление непреодолимого. И если матросов круглые сутки менять у помпы, то к концу боевой службы они могут сгодиться даже для конкурса культуристов.

Проект задробили. Возмутился замполит. На его политинформациях, которые проводились ежедневно, должна была быть стопроцентная явка. А кто же тогда будет у помпы? По проекту же боцмана процесс перекачки воды должен быть непрерывный, как добыча газа. Поэтому мичмана-рационализатора быстро затюкали, и он сдался.

Летом семьдесят девятого года  я пришел в Средиземное море на большом противолодочном корабле — БПК, которым командовал капитан второго ранга, сын известного на флоте адмирала. Этот офицер быстро шел вверх по служебной лестнице, и все справедливо полагали, что он, как и отец, тоже когда-то станет адмиралом.

В советское время династии были очень популярны. Отец-чабан, и сын-чабан, отец-комбайнер, и сын-комбайнер, отец-шахтер, и сын-шахтер, отец-адмирал, и сын-адмирал.

То же самое наблюдалось и в среде завмагов, завскладов и партийных работников. Прибыв в Средиземное море, БПК не стал плавать автономно, а вошел в состав КУГа — корабельной ударной группировки, которой командовал комбриг, капитан первого ранга. Этот офицер был рабоче-крестьянского происхождения. Он нарушил семейную династию, не стал знаменитым колхозным комбайнером, как его отец.

Комбриг, несмотря на хрущевское осуждение культа личности, руководствовался сталинской установкой, которая мудро гласила: «Сын за отца не отвечает». Поэтому подходил к проблеме династий несколько с другой стороны. Исходя из морально-этических установок партии, комбриг пришел к выводу, что сын вора не обязательно должен стать вором. А поэтому, согласно законов формальной логики, и сыну адмирала не обязательно становится адмиралом. Тем более, что адмиральских должностей мало, на всех желающих не напасешься. И опять же, исходя из лимитов ЦК, полагал комбриг, хотя бы одну из них следовало выделить рабоче-крестьянскому отпрыску. С соответствующими мерками комбриг-колхозник и подходил к командиру БПК.

А последний, хоть и являлся адмиральским сыном, но офицером был толковым. Главное — инициативным и незаносчивым. Однако, тень знаменитого отца его постоянно преследовала, и командир корабля от этого испытывал страшные душевные муки.

Но комбриг плевать хотел на все эти муки. Должность адмирала в дивизии была одна, и претендентов, почитай, двое. Причем семейно-социальный расклад был не в пользу колхозного сына. И он начал безжалостно давить представителя адмиральской династии.

Если морской начальник хочет доказать, что экипаж данного корабля не боеготов, что выучка офицеров оставляет желать лучшего, что матросы не обучены элементарным вещам, что, вообще, все здесь сплошное дерьмо, то такой начальник на данном корабле немедленно проводит учение по БЗЖ – учение по борьбе за живучесть.

Учение по БЗЖ – это песня. Это такая песня с плясками, по сравнению с которыми пожар в публичном доме – детские шалости. Согласно многочисленным инструкциям и наставлениям, каждый моряк, услышав сигнал аварийной тревоги, «должен опрометью броситься на свой боевой пост». Обратите внимание, не быстро прибыть на боевой пост, не срочно или даже немедленно туда явиться, а именно «опрометью броситься». Это значит, как ураган, — ломая и круша все на своем пути.

Не мудрствуя лукаво и с Божьей помощью, комбриг начал таким образом инспектировать БПК. Для разминки давались вводные, что корабль получил пять или шесть пробоин. И все ниже ватерлинии. Аварийные партии заводили с наружной стороны борта брезент, изнутри прилаживали пластыри, закрепляли их раздвижными упорами, вооружали помпы и начинали откачку якобы поступившей на борт воды.

Но тут, в другом конце военно-морской посудины, как назло, происходил пожар. Туда опять же опрометью кидались новые аварийные партии, изрыгая из огнетушителей и разных шлангов горы пены и тонны воды. Коридоры корабля заполнялись вонючей огнегасящей мерзостью, и моряки одевали противогазы. На матросов и мичманов страшно было смотреть. Все они были в синяках, как после боя со знаменитым боксером Мухаммедом Али.

Потом следовал отбой аварийной тревоги, производился долгий и нудный разбор недостатков. После чего комбриг выставлял экипажу твердую двойку, и все начиналось сначала.

Больше всех от неразрешимых противоречий комбрига и командира БПК страдал старший помощник командира корабля капитан второго ранга Евгений Георгиевич Мовчун. После каждого учения он занимался приведением корабля в исходное положение. Аварийное имущество чистилось, красилось и закреплялось на штатных местах. Матросы полдня драили до блеска коридоры, и в тот момент, когда объявлялся конец большой приборки, звучал новый сигнал аварийной тревоги. Экипаж этого БПК не имел ни малейшего шанса впасть в томную южную спячку.

Старпом Мовчун являлся одной из главных достопримечательностей корабля. Это был старый служака, который до тонкостей знал морское дело. Шутил он редко, и то, всего одной фразой. Он называл море – жареный лед. Не растопленный или там растаявший, а именно — жареный лед. Мовчун уже достиг своего служебного потолка и в адмиралы не метил. Поэтому комбриговы забавы старпом рассматривал, как неизбежное зло, за борьбу с которым ему платят жалование.

Мовчун родился и вырос в кубанском хуторе. Он успешно закончил высшее училище, и хотя за годы службы основательно пообтесался в морской офицерской среде, хуторская прямота все ж таки осталась в основе его характера и поведения. Она периодически прорывалась через старпомовский офицерский лоск и шокировал окружающих.

Язык старпома, как и любого флотского офицеров в пределах корабля, был не нормативен. С петровских времен известно, что флот без мата, все равно как страна без дипломата. Поэтому всякий пишущий на морские темы испытывает чрезвычайные трудности, когда передает прямую речь своих героев.

Если во время обеда в офицерской кают-компании не было командира, старпом тут же принимался руководить процессом приема пищи. Он немедленно вызывал старшего кока и, не отрываясь от еды, распекал его. Монолог Мовчуна был суров:

- Как и чем, вы кормите экипаж? – вопрошал старпом. – Приятного аппетита, конечно, товарищи офицеры, но это же дерьмо, а не закуска. А вы попробуйте то, что налито в стаканы. Приятного аппетита, конечно товарищи офицеры, но это же моча, а не компот…

Далее монолог переводу на нормативную лексику не поддавался. Старпом строго следил за тем, чтобы все корабельное оборудование использовалось по назначению. Однажды он обратил внимание на то, что никто никогда не играет на пианино, которое сиротливо стояло в офицерской кают-компании. Не было умельцев. Тогда Мовчун нашел где-то музыканта и попросил его написать порядок нажатия клавиш, чтобы пианино играло  «Прощание славянки». Затем приказал вестовому матросу выучить эту азбуку и играть, таким образом, во время обеда. Рахманинов здесь отдыхал…

Второй достопримечательностью экипажа были два мичмана-ракетчика – Тихон Багрянцев и Анатолий Тамбовцев. Это были сорокалетние мужики, матерые загрубевшие в морях мичманюги, на которых российский флот держится. В четырех видах состязаний над этими друзьями невозможно было взять верх – их нельзя было перематерить, перепить, переиграть в «козла» и перестрелять по скоростным воздушным целям.

В этих четырех областях оба мичмана работали в творческом тандеме, были признанными ассами, и не знали себе равных. Как ни странно, но именно им суждено было помирить командира корабля с комбригом и остановить захватывающий процесс борьбы за живучесть.

Американцы в то время начинали испытания своей новой  ракеты корабельного базирования «Томагавк». Ракета была уже сверхзвуковая, да еще с большой дальностью полета на сверхнизкой высоте. Американские конструкторы считали свое детище неуязвимым.

Чтобы убедиться в этом, они намеревались из западной части Средиземного моря на восток запустить «Томагавк». А на траектории ее полета ордер американских кораблей должен был попытаться сбить ракету. Если не собьют, значит неуязвима. Наш БПК в данной ситуации наблюдал и отслеживал эту стрельбу, находясь так же на траектории полета «Томагавка», но уже после американцев.

Все началось с того, что после очередных политзанятий очень интеллигентный замполит БПК, коих на флоте называли просто замами, пришел к старпому жаловаться на Багрянцева. Зам не переносил мат и сам никогда не ругался. Это была  большая корабельная аномалия.

Матерщинник Мовчун считал, что именно по этой причине партполитработа на корабле оторвана от личного состава. Старпом утверждал, что как раз поэтому, ни матросы, ни мичманы зама не понимают. И даже офицеры, говорил Мовчун, в речах политрабочего разбираются с трудом.

На корабле все матерились где угодно и сколько душе заблагорассудится,  но при всем, при том, ругаться категорически запрещалось на политзанятиях и партсобраниях. Святое! Это правило неукоснительно соблюдал даже грубый старпом. Тут следовало выражаться культурно, а Багрянцев заругался.

- Ну и что он там такого сказал? – раздраженно спросил старпом зама.

- Понимаете, Евгений Георгиевич, – начал вежливый политработник, — Багрянцев сказал, что «Томагавк» неуязвим только для американцев. Тут я с ним полностью согласен. Но далее он заметил, что этот самый «Томагавк» у него бы одним женским органом гавкнул…

Доклад культурного зама подействовал на Мовчуна странным образом. Вместо того, чтобы возмутиться нецензурщиной, старпом неожиданно встрепенулся, и глаза его загорелись неукротимым хуторским блеском.

- Прямо так и сказал, что гавкнет?

- Точно так, но даже намного грубее…

- Да меня не колышет мягче или грубее он сказал. Главное, говорит, что гавкнет. Так, так, так… Позови-ка обоих этих голубчиков ко мне в каюту…

В воздухе запахло большой флотской авантюрой. Дело предстояло стоящее, боевое и оно, наверняка, выгорало. Сбить чужую неуязвимую ракету! Свое оружие попробовать. Ну, а если америкозы потом возмутятся, так на то дипломаты есть. Пусть договариваются.

- Главное – какой подарок предстоящему съезду, — вставил свое партийное слово зам, давно уже простивший Багрянцева.

- Съезду, конечно, подарок весомый, слов нет, — начал деловито вторую часть беседы практичный Тамбовцев. – А нам, товарищ старпом, выставьте, пожалуйста, за «Томагавк» литр «шила».

Корабельный гидролизный спирт высшей очистки, в народе «шило», выдавался на технические нужды. Очень популярный среди старых моряков напиток. Но боевая служба подходила к концу, и «шила» на корабле почти не было. Поэтому начался торг:

- Это почему же за одну вонючую ракету целых две бутылки «шила»? – с хуторской скаредностью возмутился старпом.

- Во-первых, нас-то двое, — вступился за друга Багрянцев. — А во-вторых, ну что такое бутылка на двоих? Только губы смочить.

- Но в нем же девяносто шесть градусов, плюс масла разные вредные. Они ого, как по мозгам бьют, – не сдавался хуторянин.

- Да сами знаем, что не сорок, вздохнул Тамбовцев. – но бутылка, она и есть бутылка. Вдруг еще кто зайдет на огонек. А масла вредные мы потом на хлеб намажем.

- Ладно, выставлю, — сдался старпом. – Хоть подавитесь тем «шилом». Но если «Томагавк» прохлопаете, то оба у меня гавкнете тем самым женским органом, о котором зам говорит.

Ударили по рукам, и пошли к командиру с комбригом, которые в это время с упоением анализировали недостатки очередного учения по БЗЖ. Российские моряки понимают друг друга с полуслова. Чины и звания здесь роли не играют. Особенно, когда боевая авантюра, когда азарт. Поэтому начальники мичманскую идею одобрили сходу. Все споры и мелочные претензии исчезли как бы сами собой. Комбриг созвал офицеров на экстренное совещание. Началась разработка операции…

Наша ракетная атака по «Томагавку» была потрясающей. Американцы цель пропустили, и мичманы ее тут же схватили в свои лапы, еще тепленькую. На все про все ушли секунды, и корабельные комплексы БПК повели «Томагавк». Две ракеты разом с ревом сошли с направляющих. Они сделали горку, а потом снизились к самой воде и пошли на перехват.  «Неуязвимую» они настигли в сорока кабельтовых по левому борту БПК. Яркая вспышка озарила небо и в море упали горящие обломки.

Бой длился около минуты.  А потом были фанфары, было громогласное «Ура», прокатившееся от бака до юта. Мичманы утащили призовой спирт в свою каюту, двери которой долго не закрывались. К ним торжественно прибыл главный корабельный кок со своей челядью. Накрыли стол по-хорошему. А вечером, когда БПК пришел в точку якорной стоянки, из флагманской каюты к мичманам-героям спустились командир корабля и комбриг. Старпом не пошел, он остался старшим на главном командном пункте. Поэтому пили вчетвером. Потом поднялись в каюту комбрига и опять пили. Закончили все в каюте командира БПК. Победа есть победа.

А лет так через пять и командир БПК, и комбриг стали адмиралами. Первый – потому что ему по династии положено, а второй – потому что «сын за отца не отвечает».

 Капитан первого ранга в отставке Николай Гормалев.